— Свободна!

Унтер-офицер выхватил отрез у женщины и снова подтолкнул её:

— Иди!

И она, пошатываясь, вышла за кольцо солдат.

Через полчаса толпа задержанных поредела, а у ног есаула вырос ворох отобранных вещей. Тут были платья, скатерти, занавески, куски сатина, ситца, шёлка.

Колчаковцы воспользовались удобным случаем и отбирали всё, что им приглянулось.

К Благову подвели мужчину в форме железнодорожного служащего. В руках он держал большой батистовый платок. Есаул не успел сравнить его с флажком. Разбрызгивая уличную грязь, к дому подъехал автомобиль. Солдаты расступились, узнав машину полковника. Она круто остановилась у самого крыльца. Вышел адъютант.

— Прекратите это безобразие! — сухо сказал он есаулу. — Кого вы задержали? Возмущены лучшие люди города! Телефон трезвонит без умолку! Полковник в гневе.

— Мне сказано найти… — начал было есаул, но адъютант прервал его:

— Вам надо поучиться классовому чутью у большевиков!

— У меня одна примета — батист! — выпалил есаул.

Адъютант усмехнулся, вытащил из кармана батистовый платок и, кивнув в сторону кучки задержанных, спросил:

— Может быть, и мне встать с ними?… Отпустите их, — это категорический приказ полковника!

Есаул молча повернулся и вошёл в дом, громко хлопнув дверью.

— Отпустите их! — повторил адъютант унтер-офицеру и добавил, обращаясь к задержанным: — Господа! Вы свободны!

Мужчина в форме железнодорожного служащего прикоснулся пальцем к козырьку фуражки и шагнул к адъютанту:

— Разрешите поблагодарить вас за восстановленную справедливость!

Он выговаривал слова очень правильно, с той старательностью, с какой говорят по-русски иностранцы.

— С кем имею честь? — спросил адъютант довольно холодно.

— Инженер Бергер. Прислан к вам из Омска в качестве начальника железнодорожного депо.

— Барон Бергер? — приятно удивился адъютант. — Но каким образом вы очутились в числе задержанных?

— Вы отлично осведомлены о моей родословной! — мужчина поклонился. — А задержали меня потому, что я имел неосторожность, сойдя с поезда, вынуть из кармана батистовый платок.

Адъютант гневно взглянул на дверь, за которой скрылся есаул.

— Приношу вам самые искренние извинения! И прошу! — он жестом пригласил барона в машину. — Полковник спрашивал о вас уже трижды!

Автомобиль чихнул и поехал по улице.

Унтер-офицер сгрёб в охапку сваленные у крыльца вещи и понёс их к воротам. Из-за угла появился мальчишка-беспризорник. На голове у него блином лежала кепка без козырька. Рваный английский френч, в двух местах прошитый пулями, доходил ему до колен. Ниже виднелись полосатые пижамные брюки, прихваченные старыми солдатскими обмотками.

Беспризорник бесстрашно дёрнул унтер-офицера за хлястик шинели.

— Дядя, дай рубаху — брюхо прикрыть!

Унтер обернулся. Руки у него были заняты. Он ногой хотел пнуть мальчишку, но тот отскочил.

— Дай, говорю! — с угрозой повторил беспризорник и выдернул из охапки шёлковую рубашку.

— Держите его! — крикнул унтер-офицер солдатам.

Мальчишка вьюном проскользнул мимо колчаковцев и, отбежав на безопасное расстояние, с вызовом крикнул:

— Кого держать? Меня? Хо-хо!… У меня паспорт бессрочный! — беспризорник распахнул френч и хлопнул ладонью по голому животу. — А хотите — и гербовую печать покажу! — Он повернулся к солдатам спиной и звонко шлёпнул рукой пониже поясницы.

НА БАЗАРЕ

Базар был местом, куда стекались все городские слухи и сплетни. И не случайно Кондрат Васильевич послал молодого подпольщика Николая

Глухова на базарную площадь. Какой-нибудь разговор, чья-нибудь болтовня могли навести на след таинственной Трясогузки.

Николай в детстве сломал ногу и остался хромым, поэтому его не забрали в колчаковскую армию. Он помогал Кондрату Васильевичу чинить и паять кухонную посуду, но главная его обязанность заключалась в охране подпольного штаба. Николай жил с сестрой Катей в двухэтажном доме напротив мастерской. Они по очереди дежурили у окна и, когда надо, играли на гармошке.

На базар Николай отправился со связкой жестяных чайников.

На площади колыхалась густая толпа. Чего тут только не продавали! Подвыпивший старик торговал детскими гробиками. Женщина в мятой шляпе предлагала икону, уверяя, что она из чистого золота. Старуха сидела на большом котле с деревянной крышкой и на весь базар кричала:

— Кондер! Горячий кондер!

К этой «походной кухне» подошёл молодой парень со связкой книг. Он с наигранной бодростью протянул старухе всю связку.

— Держи, мать! Никому бы не отдал, а тебе дарю — за одну миску!

Старуха взглянула на книги и отвернулась.

— Ладно, за полмиски! — уже не так бодро произнёс парень.

Старуха отмахнулась, как от комара, и снова закричала:

— Кондер! Кому горячий кондер!

Николай, помня наставления Кондрата Васильевича, присмотрелся к парню, подошёл поближе и тихо спросил, положив руку на книги:

— Про трясогузку есть?

Парень оживился. У него появилась надежда продать книги и купить еду.

— Зачем вам про эту глупую птицу? — веско сказал он. — Есть про охоту на бенгальских тигров-людоедов! Страх и ужас! Берите по дешёвке! Только на ночь не читайте!

— Я слабонервный — не надо про тигров! — ответил Николай и пошёл дальше.

До него долетел приглушённый голос женщины, торговавшей глиняными горшками, крынками и кувшинами. Забыв о своём товаре, она рассказывала стоявшим вокруг людям:

— Которые мёртвые — сотня! Вот те Христос — не меньше! Так вповалку на шпалах и валяются! А раненых — без счёта! И говорят, будто баба крушение подстроила! Платочек там шёлковый нашли. По нему и сыск идёт. Как найдут у кого шёлк,считай, что пропал!

Николай долго стоял около женщины, но она, исчерпав запас слухов, приукрашенных собственной фантазией, стала повторяться. Ничего нового он не узнал.

У забора, где народу было поменьше, сидел на фанерном чемодане пожилой мужчина в пенсне, в каракулевой шапке. На груди на цепочке висела узкогорлая чернильница. Из верхней петельки пальто торчали гусиные перья.

— Пишу прошения о помиловании, доносы и требования, иски и жалобы! Рука лёгкая! Успех гарантирован! — нараспев тянул он и начинал сызнова: — Пишу прошения о помиловании…

Николай подошёл к писцу, тронул его за плечо и неожиданно произнёс:

— Трясогузка… — и добавил после короткой паузы: — Полетела… Видать, лето скоро!

Писец неохотно приподнял голову. Над базаром пролетала ворона. Сквозь пенсне на Николая уставились колючие глаза.

— Это ворона, дурак!… Пишу прошения о помиловании…

Николай отошёл, позвякивая чайниками.

ОБЛАВА

Базар — рай для беспризорников. Их тут был не один десяток, и все «работали» кто как умел: попрошайничали, воровали, ходили на руках по лужам, чтобы удивить и разжалобить торгашей.

В узком проходе между заколоченными ларями стоял беспризорник в пижамных брюках и в кепке без козырька. Голый живот по-прежнему белел сквозь дырявый английский френч. Шёлковая рубашка, которую он раздобыл у колчаковского унтер-офицера, красовалась на втором мальчишке, с грустными задумчивыми глазами. Был он года на два младше своего дружка, маленький и щуплый, словно воробьишка. В шёлковую рубашку таких, как он, влезло бы двое. Её плечи кончались где-то у локтей беспризорника. Рукава, чтобы не болтались, были обрублены топором. Сверху надета подбитая мехом жилетка.

Старший беспризорник, упёршись руками в стены ларей, зорко смотрел из узкого прохода на базарную толчею. Под его рукой, как под крылом, стоял младший и глядел туда же.

— Подходящего не видать! — произнёс старший.

— Не видать, — как эхо, отозвался младший.

Из толпы торопливо выбрались двое других беспризорников и заспешили к выходу. Заметив английский френч, они остановились.